Неперехваченное исключение

Ошибка (databaseException): Enable backtrace for debug.

Поддержка пользователей UMI.CMS
www.umi-cms.ru/support

Опрос

Как советский педагог Макаренко менял социум

Обыкновенно все новации Макаренко относят исключительно к педагогике, очевидно, по той причине, что Антон Семенович по образованию был педагогом, считал педагогом сам себя, считался им окружающими, и наконец, подчинялся Наркомобразу. (И даже книгу свою назвал «Педагогическая поэма»). Но при внимательном рассмотрении мы можем увидеть, что работа Макаренко намного выходит за стандартные рамки педагогического процесса. Взять хотя бы то, что педагог работал с несколько иным «контингентом», нежели обычно достается учителям. Дело даже не в том, что вместо «домашних» деток ему приходилось иметь дело с малолетними преступниками. Дело в том, что эти самые «малолетние преступники» на самом деле были не такими уж и малолетними. Как пишет сам Макаренко о начале своей работы:

«Четвертого декабря в колонию прибыли первые шесть воспитанников и предъявили мне какой-то сказочный пакет с пятью огромными сургучными печатями. В пакете были «дела». Четверо имели по восемнадцати лет, были присланы за вооруженный квартирный грабеж, а двое были помоложе и обвинялись в кражах. Воспитанники наши были прекрасно одеты: галифе, щегольские сапоги. Прически их были последней моды. Это вовсе не были беспризорные дети».

То есть, четыре восемнадцатилетних молодых человека (остальные были чуть моложе) – это даже по меркам нашего времени, уже не дети. А тогда, в условиях Гражданской Войны, люди взрослели еще раньше.

Аркадий Гайдар в гораздо более молодом возрасте стал командиром военного отряда в Красной Армии. Что же говорить о полупартизанских или полубандитских отрядах, которые действовали в то время на Украине, где подобные «детишки» были полноправными участниками боевых действий: сам Макаренко упоминает, что в его колонию направляли «махновцев» соответствующего возраста. То есть, по крайней мере, некоторые из колонистов Макаренко участвовали в боевых действиях. Но и те, кто избежал подобной участи, также вряд ли мог относится к «детской категории». Воровская жизнь тоже не особенно оставляет место для «детства», тем более что в «анамнезе» воспитанников упоминаются не просто кражи, но и грабежи.
[AD]

В общем, «контингент», который достался педагогу, представлял собой, во многом, собрание уже сформировавшихся личностей, причем имеющих явно антисоциальное мировоззрение. Вряд ли эту категорию граждан можно было запугать «двойкой», выговором, вызовом родителей (которых, к тому же, у большинства и не было), лишением стипендии и тому подобными методами. Более того, для огромного числа из прибывших и тюрьма уже не казалась чем-то особенно страшным, поскольку они неоднократно ее посещали. Для любого другого общества это были бы явные отбросы, с которыми разговор был короткий – упрятать подальше, чтобы не мешали «приличным людям». Но для молодой Советской республики важен был каждый человек, и она создавала различные учреждения для возвращения бывших уголовников к нормальной жизни. Руководителем одного из подобных учреждений и стал Антон Семенович Макаренко. Перед ним стояла практически невыполнимая задача: перевоспитать поступающих к нему беспризорников в советских граждан.

Понятно, что ко всей педагогики, бывшей до этого, данная задача имела крайне отдаленное отношение. Если сюда прибавить еще и практически полную недостачу ресурсов, когда не хватало всего: от банального питания до воспитателей – то становится понятным, насколько эта ситуация отличается от привычного представления о педагогической деятельности. По сути, был поставлен уникальный эксперимент, в котором практически все свидетельствовало о его невозможности – за исключением веры самого Макаренко в то, что он делает. Поэтому рассматривая этот опыт, мы должны выйти за привычное представление о педагогическом процессе, и взглянуть на него в более широком плане. Более того, не следует забывать, что как раз «педагогическое сообщество» - особенно представители педагогической науки как раз ни принимали метод Макаренко. Впрочем, сам педагог также рассматривает пресловутых «профессоров» в самом уничижительном качестве – следствие той травли, которую «педсообщество» вело все время его работы. Это само по себе показывает, что Антон Семенович работал «за гранью» «среднепедагогических» представлений того времени.

Но в чем состоял «метод Макаренко»? Как не удивительно, но несмотря на то, что огромное число студентов педвузов в обязательном порядке изучают книги Макаренко на истории педагогики, его суть все равно остается нераскрытым . Потому, что описываемое в этих настолько выходит за рамки привычных представлений, что его оказывается невозможным усвоить и применять в «нормальной жизни». Но именно поэтому имеет смысл рассматривать макаренковский эксперимент в совершенно ином аспекте, нежели педагогика. Потому, что суть его метода на самом деле проста: она состоит в том, что Макаренко строил коммунизм.

На самом деле, если бы самому Антону Семеновичу сказали про это, то вряд ли он принял это всерьез. Педагог был, прежде всего, практиком. Коммунизм он воспринимал в качестве некоей идеи, недостижимой в текущее время – время голода, холода и беспризорности. Мы не можем сказать, насколько педагог верил в наступление коммунизма в будущем - членом ВКП(б) он никогда не был, но о марксизме и марксистских методах имел явное представление. Не будучи членом партии, он, тем не менее, демонстрировал все те качества и представления, которые должен иметь настоящий коммунист, и двигался в своей педагогической работе именно туда, куда и следовало двигаться для строительства нового общества. В абсолютной бедности, граничащей с нищетой, когда каждый пуд муки пришлось добывать «с боем», а сотрудников колонии отыскивать «поштучно», ему удалось найти основу того механизма, который смог стать зародышем той «практической Утопии», в которую превратилась его колония в будущем.

Основанием перехода к коммунизму у Макаренко – так же, как и у основоположников марксизма – выступал коллектив. Несмотря на то, что данный вывод выглядит банальностью, на самом деле, это очень серьезная инновация (особенно в образовании). Ведь несмотря на всю огромную его (образования) историю, несмотря на труды Яна Амоса Коменского, Песталоцци, и прочих великих педагогов, педагогика все еще сохраняет древнюю, изначальную свою основу: базис педагогики – отношение «учитель-ученик». Да, наши школы давно уже не представляют собой подобие «платоновской Академии», индустриализация образования давно уже изменила все – кроме сути: именно работа учителя обязана формировать личность и разум ученика. Это замечательно работало во времена Платона и Аристотеля, но когда число учеников возросло в огромное число раз, то данная система ожидаемо дает сбои. При количестве 20-30 – а в современной школе с «кабинетно-урочной» системой и значительно больше – учеников на одного учителя – данная система не может обеспечить требуемого уровня взаимоотношений.

Единственное, что остается возможным – это «формальная» дисциплина, поддерживаемая внешней репрессивной системой: до революции, например, она доходила до применения прямого насилия против ученика, в советское время прямое насилие было ликвидировано, но оставалось косвенное – в виде гипотетического отцовского ремня.. Такая «дисциплинарная педагогика», при том, что она дает хоть какой-то результат, в целом неэффективна. Учить из-под палки – не лучшее занятие, так как взаимодействие между учителем и учеником имеет максимальное информационное сопротивление. Низкая эффективность обыкновенно преодолевается огромным количеством времени, затрачиваемым на обучение, таким образом хоть что-то, но остается. Но недостатков, конечно море – и прежде всего, невозможность полноценного воспитания – то есть формирования требуемых личностных качеств. «Вдолбить» в голову ученика правила грамматики или основу тригонометрии подобным образом можно, но вот изменить поведение вора на поведение советского гражданина подобным способом вряд ли удастся. Даже столь мощная репрессивная система, которой является тюрьма, как правило на подобное неспособна, а что говорить о «среднееобразовательном» уровне насилия.

Поэтому очевидно, что в случае колонии для беспризорников подобный метод был абсолютно неприменим. Тем более неприменим он был в данном конкретном случае, когда не было средств на соответствующий репрессивный аппарат. Но к счастью, Макаренко подошел к делу иначе. Его инновацией стало использование «внутренней механики» коллектива воспитанников. Такое отклонение от педагогических догм позволило ему обходиться минимальными силами – и при этом не просто обеспечивать усвоение воспитанниками новых знаний, а суметь полностью переформатировать их личность, полностью ликвидировать их преступные наклонности. На уровне современных представлений подобное вообще маловероятно. Даже если отбросить полуфашистские идеи о «генетической предрасположенности» и прочую подобную популярную чушь, то все равно считается, что личность человека крайне устойчива, и даже борьба с ничтожными привычками и чертами характера занимает массу времени (причем тогда, когда человек сам этого хочет). А тут такое – из воров в коммунары! Из людей, для которых сам факт физического труда был актом унижения – в активные работники, причем в сельском хозяйстве! Недаром во времена работы Макаренко мало кто верил в саму реальность подобного перерождения.
[AD]

Дело в коллективе. Человек, как я неоднократно писал, крайне чувствителен к отчуждению. Именно поэтому он всеми силами старается его избежать – даже тогда, когда устройство жизни требует противоположного. Вот поэтому на высокоотчужденном индустриальном производстве формируются специфические трудовые коллективы, снижающие античеловеческое действие этого отчуждения. Но подобное присуще не только промышленным рабочим. Полууголовные и уголовные «личности», составляющие основной контингент колонии имени Горького, в этом смысле, ничуть не отличались представителей пролетариата. Только вместо расчеловечивающего производственного процесса источником давления выступала пресловутая «блатная среда». Дело в том, в это время (1920 годы) «блатной мир» представлял собой особое, ультралибертарианское пространство – мир, где царила «война всех против всех». Преступный мир сам по себе обыкновенно тяготеет к социал-дарвинистской морали, но в тот момент тут была особенно жесткая конкуренция: из-за Гражданской войны и разрухи в мир преступности были выброшены миллионы человек.

В условиях столь высокого уровня инферно для многих единственным способом сохранения личности была максимальная изоляция ее от внешнего мира. Как говориться: «Не верь, не бойся, не проси!» Отсюда понятно, почему никакие наказания никогда и нигде не моли привести к «исправлению» преступника: потому, что увеличение страдания (а что еще означает наказание) приводило лишь к усилению инферно, и соответственно, изоляции его от внешнего мира и к консервации его состояния. Человек, который привык видеть в окружающих лишь врагов, готовых уничтожить (а в уголовном мире уничтожение могло быть буквальным) его ради достижения своих целей, старался сохранить до последнего все структуры своей личности. И казалось, что нет никаких средств, позволяющих снять эту «входную блокировку» - потому, что никакие достаточно глубокие «контакты» тут невозможно.

С точки зрения «нашего мира» вообще, единственное, что может помочь – это длительный контакт с психоаналитиком (или заменяющим его учителем). Но это в случае рассмотрения человека, как «сферического индивида в вакууме». Помещение же в коллектив колонистов как раз и подразумевало активное взаимодействие его с другими членами коллектива. Причем, что взаимодействие в условиях отсутствия внутренней конкуренции, при понимании, что уничтожение друг друга в той или иной форме – что было смыслом «блатной» жизни – невозможно. Именно отсутствие в окружении врагов (они выводились на «внешний уровень») было тем «ключом», что позволял обойтись без помощи психоаналитика

Включение нового индивида в общую деятельность было неизбежным. А дальше – удивительное дело: казавшаяся незыблемой структура личности перестраивалась в нужную сторону, и огромное количество «воровских» привычек просто исчезало. На самом деле, и это понятно – личность, сама по себе, есть система, не жестко детерминированная («душа»), а адаптируемая к текущей реальности. И если реальность не подразумевает преимущество конкретных моделей поведения, то выбираются те, которые наиболее привлекательны для человека – то есть, при отсутствии вражды выбиралась открытость» информационного обмена». Именно поэтому макаренковский коллектив оказывался столь эффективным механизмом не просто адаптации вчерашних «воров» к иной жизни, но и прививания им абсолютно несвойственных ранее качеств, вроде трудолюбия или ответственности. Причем, как не удивительно, практически всем воспитанникам – процент «брака» был исчезающе низок.

Мы можем сказать, что колония Макаренко продемонстрировала нам большой воспитательный потенциал неотчужденного общества. Этот натурный эксперимент полностью перечеркивал бытовавшее тогда (И остающееся актуальным сейчас, причем и у огромного количества левых.) мнение о изначальном разделении людей по «качеству». Никакие идеи о том, что «только 20% (или даже 5%) людей пригодны к коммунизму после этого эксперимента уже не имели права на существование. Макаренко доказал: к коммунистическим отношениям пригодны все, вопрос только в том, существуют ли в обществе условия для раскрытия коммунистического потенциала человека.

И вот тут то и возникает самый важный вопрос: как сделать так, чтобы эти условия возникли? Главная проблема «макаренковской педагогики» состоит в том, что в ней нет однозначного ответа на то, как сформировать этот коллектив. Видимо, даже сам Антон Семенович этого не знал. Но, тем не менее, он сумел понять самое важно: коллектив колонии – это самовоспроизводящаяся система, которая (при определенных условиях) способна не просто существовать достаточно долго, но и «перестраивать» вновь поступающих членов в носителей своей «культуры». Именно это свойство коллектива позволило педагогу построить «еще одну» макаренковскую колонию – имени Дзержинского, которой мы обязаны фотоаппаратом марки ФЭД. Но вот сам процесс формирования колонии, как сложной системы, остался и для самого автора под огромным вопросом.

В «Педагогической поэме» Макаренко, в общем-то, скрупулёзно зафиксировал многочисленные тонкости построения единого механизма, выражающиеся в постоянном стремлении к снижению внутренних противоречий, в том числе и между воспитанниками и воспитателями. Следовало пройти по «лезвию бритвы» между требованиями дисциплины, и как следствие, иерархии (важной для функционирования хозяйства колонии), и необходимостью отсутствия элиты, поскольку таковая неизбежно бы привела к возникновению внутренних барьеров. Потом, на начальном этапе, когда коллектив был небольшой, приходилось «вручную» разруливать всевозможные флуктуации, которые при ином стечении обстоятельств привели бы к развалу. И это при том, что все происходящее было абсолютно неочевидно и противоречило как существующим общественным представлениям (здравому смыслу), так и существующей тогда педагогической науке. Сейчас тяжело сказать, что стоило Макаренко вывести колонию на «устойчивый режим», понятно только, что заплатил он за это своей ранней смертью.

Но хуже всего было то, что понять необходимость сохранения колонии, как единой функционирующей системы, на уровне бытовавших тогда представлений было невозможно. Идеи неравновесных систем, да и вообще, системного подхода, в 1920 и 1930 годы отсутствовали. Это теперь понятно, что при благоприятном стечении обстоятельств макаренковский метод можно было бы «массово размножить» по стране путем перевода определенного числа воспитанников в иные коллективы. Где последние в связи со своей высокой негэнтропией могли бы переформатировать существующие порядки под свой лад (как случилось с Куряжем). Но в то время подобные мысли просто были невозможны – поскольку лежали за гранью существующего научного представления. Более того, уже созданные Макаренко колонии после его увольнения довольно быстро уничтожили, пытаясь включить в существующую педагогическую систему.

Впрочем, удивляться этому нет смысла – поскольку никто не знал, что метод Макаренко представляет собой что-то более новое, нежели просто «хорошую школу». Более того, Советский Союз сам по себе был настолько мощной негэнтропийной силой, что еще более совершенные системы ему просто были не нужны. Коммунистическое образование казалось излишним в стране, которая взлетела от отсталой мелкотоварной страны к сверхдержаве, а образование поднялось от церковно-приходских школ до сети институтов. Интерес к системе Макаренко пришел позднее, когда страна столкнулась с первыми проявлениями кризиса образования – в 1960 годы. Именно тогда в стране возникло «Коммунарское движение» - но это уже другая история.

Разумеется, о Макаренко можно говорить очень много. Количество существенных инноваций в его работе крайне велико – что стоит,

например, его понимание высокой важности роли труда в системе воспитания. Вряд ли еще кто-то смог так эффективно использовать этот фактор в своей работе. И это при том, что труд у Макаренко использовался прямо противоположно «обычной» для педагогики роли: не в качестве некоей «дополнительной» нагрузки, которую имеет воспитанник, а в качестве основного поля деятельности, в качестве главного упорядочивающего фактора коллективной жизни. Важным было то, что педагог всегда старался как можно сильнее уменьшать отчужденность труда, его формальность. Например, он всегда старался обеспечить для своих воспитанников полный производственный цикл – начиная от сельскохозяйственного производства в первой колонии имени Горького, до изготовления фотоаппаратов в колонии имени Дзержинского. Важно было, чтобы колонисты видели результат своего труда своими глазами, чтобы понимали, ради чего прикладываются трудовые усилия.

Ради этого же он постоянно подчеркивал производственный характер труда, его экономическую составляющую - в виде получаемых колонией средств. У многих коллег-педагогов подобный факт вызывал неприятие за якобы некоммунистическую основу. На самом деле, при общей товарности советской экономики именно «нетоварный труд» означал бы высокую степень отчуждения, малую осмысленность действий. А так, воспитанники получали зарплату ровно в той же степени, что и остальные советские трудящиеся. В этом смысле, идея колонии, как общества, имеющего коммунистическую внутреннюю структуру, но при этом имеющего «внешний» и «внутренний» денежный обмен интересна, как определенная модель сосуществования разных типов отношений. В общем, Антон Семенович может рассматриваться, не просто как педагог, пускай и великий, но и как один из основоположников «экспериментального коммунизма». Его работа блестящим образом подтверждает те гениальные выводы, которые сделали в свое время основоположники коммунистической теории, и прежде всего, возможность существования общества, основанного не на конкуренции, а на сотрудничестве членов. Равным образом он подтвердил возможность свободного неотчужденного труда и привлекательность его для человека. В этом плане работа Макаренко выходит далеко за рамки педагогики, как таковой.

Впрочем, можно сказать, что это педагогика в коммунистическом обществе выходит за рамки, привычные для нее в обществе классовом. Когда-то для воспитания нового члена общества казалось достаточным тех умений и способностей, которые он получал в своей семье. Потом подобного механизма стало не хватать, и была создана педагогика, как таковая, призванная обучать новых работников и граждан для существования в сложной системе индустриального производства. Макаренко же знаменует новую эпоху - эпоху, когда становится возможным и необходимым обучение не просто производственным навыкам, а самому образу новой жизни. И если ему не удалось до конца реализовать это дело – так в этом нет ничего страшного. Первые редко когда доходят до конца…

Книги Антона Семеновича Макаренко: